Черный охотник [авторский сборнник] - Джеймс Кервуд

Страшное волнение овладело им, когда она наконец предстала перед его глазами. Казалось, неминуемо вернулось «вчера», и портрет, давно преданный огню, пепел которого был развеян по ветру, внезапно оказался восстановленным. Она значительно выросла и, разумеется, стала красивее, но все же это была та же Туанетта. Он не видел никакой перемены в ней, разве только, что она из девушки превратилась в женщину. Все труды Эпсибы, потраченные на племянника, все свободолюбие Джимса, его отвага — все рассеялось как дым, едва он увидел ее. Он снова казался самому себе ничтожным мальчиком, приносившим Туанетте орехи, красивые перья и леденцы из липового сиропа и молившим небо о том, чтобы она улыбнулась ему.

Она еще не видела его, — так, по крайней мере, предполагал Джимс. Туанетта вышла из дому в сопровождении группы барышень из соседней сеньории, он оказался почти на ее пути вместе с Пьером Любеком. Последний сделал несколько шагов по направлению к ней, в противном случае, подумал Джимс, она даже не увидела бы его. Он взял себя в руки и стоял с обнаженной головой, бесстрастный, как солдат на часах, меж тем как сердце его бешено колотилось. Туанетта вынуждена была повернуться в сторону Джимса, чтобы ответить на приветствие его спутника; но она это сделала чрезвычайно неохотно, и видно было, что она знала о его присутствии. По-видимому, у нее не было ни малейшего желания заговорить с ним. И если Джимс нуждался в данную минуту в отваге, то это сознание вполне пришло ему на помощь. Встретившись взглядом с девушкой, он почтительно поклонился ей.

Туанетта залилась румянцем, ее темные глаза вспыхнули огнем, между тем как на загорелом и обветренном лице Джимса ничуть не отразилось его душевное состояние. Со стороны можно было подумать, что он вовсе не знает ее, до такой степени неподвижным оставался он, пока Туанетта проходила мимо. А она еле кивнула головой, и губы ее беззвучно что-то прошептали. Очевидно, дядя Эпсиба был неправ: бывает ненависть, которая никогда не умирает.

После пиршества, устроенного на зеленой лужайке, последовало самое главное развлечение: военный парад фермеров, обученных Тонтэром. Многие из мужчин, обучавшихся военному строю в других сеньориях, присоединились к людям Тонтэра. Чтобы избавить Катерину от этого тяжелого для нее зрелища, Анри Бюлэн увез жену за полчаса до начала парада, но Джимс остался. Это было, так сказать, ответом Туанетте на ее презрение к нему за то, что он не принадлежал к ее народу, за то, что его мир не был ограничен узкими рамками сеньории. Он стоял, прижав свое длинное ружье к телу, чувствуя, что Туанетта смотрит на него, что ее взгляд отравлен презрением и ненавистью. Это сознание вызывало в его душе какое-то болезненное ликование. Ему казалось, что он снова слышит ее голос, как тогда, когда она назвала его «противной английской тварью»… трусом… человеком, которому нельзя доверять, за которым нужно следить. Но он не испытывал сейчас ни унижения, ни сожаления, а только чествовал, что еще больше ширится пропасть, разверзшаяся между ними. И это чувство он унес с собой домой.

Слухи поползли через дебри и достигали каждого уголка, точно перешептывание ветерков, поддерживая вечный огонь под пеплом ненависти, раздувая искры в яркое пламя. Секреты перестали быть секретами. Слухи становились фактами. Опасения перешли в обоснованные страхи. Англия и Франция по-прежнему играли в комедию мира при своих могущественных дворах, при свете они были друзьями, во мраке одна тянулась к глотке другой, точно головорезы. Леса кишели раскрашенными дикарями, передвигавшимися бесшумной поступью, и каждый француз, который не поднимал оружия на защиту своей отчизны, уже не мог называться французом. Джимс заметил, что это положение дел еще сильнее отзывается на отце, чем на нем самом. Вопреки своей любви к Катерине Анри все же оставался верным сыном Новой Франции, и теперь, когда французы телами своими преграждали путь врагу, его подмывало принести и себя в жертву, и желание это было так сильно в нем, что он с большим трудом подавлял его. Никогда еще за все эти годы его дружба с женой не достигала таких размеров, как в эти недели страшного напряжения.

Глубокую рану в душе обоих оставил тот день, когда генерал Дискау явился в долину Ришелье в тремя тысячами пятьюстами бойцов и расположился на ночь лагерем близ сеньории Тонтэра. Узнав об этом, Катерина сказала:

— Если сердце говорит вам, что так надо, идите вместе с ними!

Но они остались. Анри выдержал более упорную борьбу, чем бой, который дал противнику Дискау, чем битва, в которой погиб Бреддок. Для Джимса это не было такой душевной мукой, но зато его молодая горячая кровь бурлила в нем и звала его взяться за оружие. А для Катерины этот период был сущим адом, днями, проведенными в страхе и в муках неопределенности.

А потом разнеслась ошеломляющая весть. Бог был на стороне французов! Бреддок со своим войском был разбит и уничтожен. Барон Дискау, этот великий немецкий полководец, дравшийся за Францию, двинулся на юг, чтобы сокрушить Вильяма Джонсона с его колонистами, рассчитывая гнать врага до самой Олбани.

Дискау, между прочим, имел с собой шесть тысяч бойцов, из числа тех, которые начали называть себя канадцами.

Тонтэр приехал к Бюлэнам с целью передать им эти новости. Он напомнил Катерине свое предсказание, что англичанам никогда не удастся добраться до ее земного рая. Дискау начисто освободит от врагов всю территорию озера Шамплейн. Он то и дело жал руку Эпсибе Адамсу, уверяя его, что по отношению к нему лично он питает самые дружеские чувства, хотя и не скрывает своей глубокой неприязни к англичанам, посягнувшим на Новую Францию. Он отправил на войну чуть ли не всех своих вассалов и сам тоже присоединился бы к Дискау, если бы не отсутствие одной ноги.

Даже Туанетта и та хотела идти с войсками Новой Франции!

Это напомнило барону одно данное ему поручение: Туанетта просила передать письмо Джимсу. Надо полагать, что это приглашение в гости. Он неоднократно говорил ей, что она должна быть более любезна с молодым Бюлэном.

Джимс взял письмо и отошел в сторону. Письмо служило первым доказательством тому, что Туанетта помнит о его существовании. Со дня пиршества, устроенного Тонтэром, он ее не видел и старался не думать о ней.

В этом кратком письме Туанетта в холодных выражениях называла его ренегатом и трусом!..

* * *

Несколько недель спустя в одно сентябрьское утро Джимс стоял и смотрел вслед дяде Эпсибе, пока тот не исчез в лесах таинственной долины, уже подернутой первым инеем. Казалось, что с вестью о победе французов, которая должна была еще в большей степени обеспечить безопасность Бюлэнам, Эпсиба стал особенно подозрительно относиться к неизведанной долине. Только накануне Тонтэр был на ферме и сообщил последние новости о продвижении Дискау. Этот великий немец готовился нанести последний решительный удар Джонсону с его сбродом из колонистов и индейцев. Возможно, что теперь это уже случилось. И тем не менее, размышлял Джимс, его дядя отправился на разведку, а выражение его лица, когда он уходил, было очень загадочное.